Средневековая Европа была одним из наиболее закрытых, невротических и ненавидящих женщину из всех когда‑либо существовавших обществ. Это было общество, умирающее, чтобы сбежать от себя самого, общество, одержимое слишком суровой моралью и подавлением сексуальности.

Это было общество, прикованное к земле, управляемое подагриками‑мясоедами, носящими одежду и подавляющими женщин. И разве есть что‑либо странное в том, что красители и пряности – едва ли не причина социальных революций – стали пунктом какой‑то абсолютной мании в средневековой Европе? И сила этой мании была такова, что искусство судостроения и навигации, банковской и торговой индустрии обратилось целиком на служение пристрастия к этим вещам, испытываемом большинством европейцев. Пряности (как новый вкус) давали пище, а следовательно, и жизни неведомое прежде разнообразие. Красители, новые методы крашения и экзотические ткани революционизировали моду.

ЖИЗНЬ БЕЗ ВКУСА, БЕЗ ОСТРОТЫ

Большинству людей, родившихся в обществе изобилия, чувственного удовлетворения и телевидения с высоким качеством изображения, трудно себе представить обессмысливающую тупость большинства из обществ прошлого. Вся “пышность” великих обществ прошлого была, в сущности, просто‑напросто демонстрацией разнообразия – разнообразия в цвете, в тканях, в материалах и во внешнем оформлении. Подобные демонстрации разнообразия были исключительной прерогативой правителя и двора. Новизна костюмов и новые должности при дворе были в некотором роде показателем его могущества. Так было, когда возникающая буржуазия позднего Средневековья начала импортирование красителей и пряностей, шелка и предметов мануфактуры в Европу.

Я лично могу засвидетельствовать силу влияния цвета и разнообразия на человеческое воображение. Периоды изоляции в джунглях в ходе полевых работ в верховьях Амазонки научили меня пониманию того, как быстро беспорядочное многообразие цивилизованной жизни может забываться и потом вызывать по себе жажду, сходную с той, что возникает при лишении какого‑то сильного наркотика. По прошествии нескольких недель, проведенных в джунглях, ум становится забит планами о том, какие посетишь рестораны, вернувшись в цивилизацию, какую послушаешь музыку, какие посмотришь фильмы. Однажды, проведя много дней в тропическом лесу под дождем, я зашел в одно селение, чтобы попросить у жителей разрешения собрать коллекцию растений в зоне Их племени. Единственным вкраплением “высокой технологии” в примитивную обстановку племени был календарь с изображениями обнаженных женщин, привезенный из Икитоса и гордо украсивший тростниковую стену прямо за местом главы селения. Когда я с ним беседовал, взгляд мой снова и снова обращался к этому календарю, не к его содержанию, а к его цветам. Красный, синеватый, абрикосовый – жуткое и навязчивое влечение к разнообразию было таким же неодолимым, как соблазн любого снадобья!

Красители и пряности более развитого технически и более рафинированного эстетически мира ислама влились в кровоток сумрачной христианской Европы с силой галлюциногенного вещества. Корица, гвоздика, мускатный орех, его сушеная шелуха и кардамон, десятки других экзотических специй, ароматических веществ и красителей появились для того, чтобы расширить вкус и гардероб закутанной в шерсть культуры пива и хлеба. Наша собственная культура в последние несколько лет была свидетельницей сходной, хотя и более поверхностной тенденции в возникновении моды “яппи” – моды на новизну и на новые экзотические рестораны: от национальных до суперсовременных, сверхновомодных.