История расшифровки
древнеегипетской письменности

"Ее красота осталась бы сокрытой: никто не мог приподнять ее покрывала." Этот стих гимна Исиде до начала XIX столетия можно было отнести и к Древнему Египту. Страна являла посетителю памятники, величавая красота которых говорила сама за себя; но стены их были испещрены бесчисленными письменами на недоступном языке. С тех пор, как император Феодосий, в конце I века, закрыл храмы и рассеял жрецов Осириса и Амона, ключ к раскрытию их тайны утратился. Правда, коптские общины продолжали говорить на египетских наречиях, но в письме они пользовались греческими буквами и забросили употребление образных знаков, которые греки называли священными знаками, иероглифами.
Довольно было семи веков господства греков и римлян в Египте, чтобы привести в полный упадок язык, а вслед за тем и народную культуру. Греки в высшей степени интересовались египетской религией и философией, но их, по-видимому, отпугнуло изучение письменности и языка. Геродот, Диодор, Страбон, посетившие Египет и давшие описание страны, нравов и учреждений, довольствовались сведениями, зачастую сомнительными, которые доставляли им переводчики. Их познания о египетской письменности поверхностны. Есть два рода письма: один называется "священным" письмом, другой - "народным", говорит Геродот. Диодор подтверждает это следующими словами: "Жрецы обучают детей двоякого рода буквам: буквам "священным" (известным одним жрецам) и тем, которые служат для выражения обыденных вещей". Из этого предания, правильного, как мы увидим дальше, лишь наполовину, современная наука заимствовала два выражения для определения внешней формы египетских письмен: письмена иероглифические (начертанные на памятниках) и письмена демотические (бытовавшие в обыденной жизни).

Некоторые греки взялись, однако, за задачу разгадки египетского языка. По Диогену Лаэртскому, одному из ионийских философов, Демокрит (около 450 г. до н.э.) рассуждал на тему иероглифов Мероэ и текстов на одном обелиске Мемфиса. До нас дошло несколько выписок из одного иероглифического словаря, составленных Херемоном, хранителем библиотеки Серапеума (I столетие н.э.). Мы узнаем из них, что, например, понятие радости передавалось в письме фигурой женщины, играющей на тимпане; что лук выражал собой быстроту и что понятие старости изображалось силуэтом старца. Эти данные, кстати, верные, объясняют, почему так долго видели в иероглифах знаки, только воспроизводящие предметы или символизирующие понятие, т. е. письмена идеографические или символические.

Еще одно сочинение об иероглифах составлено египтянином, именовавшим себя Горус, на его родном языке; оно было переведено на греческий язык (около 250 г. н.э.) Филиппом, под заглавием "Hieroglyphica" Гораполлона, и в двух книгах тоже дает символическое истолкование 189 иероглифов. Большая часть этих истолкований признана верной, как то: стебель означает год; гусь - слово "сын"; коршун - слово "мать"; страусиное перо выражает справедливость. Понятно, однако, что ограниченное количество уясненных Гораполлоном знаков не могло научить его современников практическому чтению. Задача перевода иероглифов заключалась не только в уяснении символов.

Один из самых ученых отцов церкви, Климент Александрийский, живший в конце I века, когда многие египтяне пользовались еще иероглифами, оставил по этому поводу свидетельство чрезвычайной важности. Прежде всего, Климент Александрийский разграничивает письмена в следующих выражениях: "Те из египтян, кои получают образование, обучаются прежде всего тому роду египетских букв, которые называются эпистолографическими (предназначенными для простой переписки); во-вторых, письму иератическому, им пользуются духовные писатели; и, наконец, иероглифическому". Автор, к несчастью, не сделал одного пояснения, которое имело бы громадное значение, а именно: употреблялись ли в этих трех родах письмен (они действительно существуют и называются теперь демотическими, иератическими и иероглифическими) различные начертания, или же это были только разные применения одного и того же типа письмен. За недостатком этих пояснений египетские письмена по Клименту представлялись еще более сложными, чем по Геродоту и Диодору, потому что, наряду с демотической и иероглифической формой, вводился еще и третий род письмен, иератический.

Но Климент и еще больше запутал вопрос следующими данными о письменах иероглифических, в тесном значении слова. "Есть, - говорит он, - два рода иероглифов: один из них, называемый кириологическим (т. е. употреблявшимся в прямом значении), применяет первые буквы азбуки; второй символический".

Об иероглифах кириологических Климент не прибавляет больше никаких пояснений. Пришлось ждать Шампольона, пока не выяснилось, что он подразумевал под "первыми буквами азбуки". Символические же иероглифы он снабжает следующим дополнением: "Символический способ делится на несколько выводов: одним изображаются подлинные предметы путем подражания (т. е. воспроизведения их формы в качестве письменного знака). Так, если египтянин хотел по этому способу написать "солнце", он делал кружок; "луна" - чертил фигуру серпа. Второй выражает предмет тропами (т. е. иносказательно). В тропическом методе, изменяя или уклоняясь от прямого значения предмета путем аналогий, они обозначают предмет или изменяя его форму, или же давая ей дальнейшее развитие. Так, воздавая хвалу царям, они употребляют анаглифы в образах религиозных мифов. Третий всецело пользуется аллегориями, выраженными разными загадками. Вот пример этого третьего рода письмен, состоящих из загадочных намеков: египтяне изображают все остальные светила в виде змей, по причине косвенности их путей; солнце же изображается скарабеем."

Свидетельство Климента очень существенно: несмотря на неясность выражений, оно показывает, что иероглифические письмена имеют не только идеографическое или символическое значение, как это заставляли думать Херемон и Гораполлон. Один знак может быть буквой; другой изображает предмет; иные имеют символическое значение. В таком виде задача представлялась во всей своей сложности; и если отрывок из "Stromates" позволял учесть трудности задачи, он, нужно сознаться, ничем не способствовал ее разрешению. Эти трудности, вкратце, можно свести к следующим вопросам:
1) Единство или сложность египетского языка соответствует трем различным его начертаниям?
2) Как распознать азбучное, идеографическое или символическое значение, которое могут иметь различные знаки?
3) Если найдено значение знаков, какими звуками можно их прочесть, как поделить слова и распознать грамматические оттенки разных выражений?

К концу Возрождения, после целого ряда археологических и филологических изысканий над памятниками классической древности, многие пытливые умы задались целью вопросить египетского Сфинкса. Священнику-иезуиту Кирхеру в начале XVII столетия пришла в голову гениальная мысль - возобновить изучение коптского языка, в котором под покровом греческой письменности до наших дней живет слово Древнего Египта; он понял, что коптский язык не только сроден древнеегипетскому, но совпадает с ним, будучи тем же языком, но лишь в ином начертании. Эту его заслугу не должно предавать забвению. Но перейти от коптского языка к египетскому, как, например, от французского к латинскому, можно было лишь при условии открытия фонетического чтения иероглифов. А ключ к этим тайным знакам еще нужно было найти. Проникнутый данными Гораполлона, Кирхер искал и пытался угадывать в иероглифах понятия, но не звуки. Полагаясь на собственную проницательность, он свои истолкования считал достоверными; достаточно одного примера, чтобы дать о них понятие. Там, где на обелиске Памфилия стоит простой греческий титул Домициана autocrator, начертанный иероглифами, Кирхер читал: "Осирис есть творец плодородия и всяческой растительности, творческий дар принесен ему с неба в его царствование святым Мофтой..."

Такие способы угадывания причинили египтологии больше зла, чем добра; нужно было ждать до конца XVIII века, пока не появились критические труды де Гиня и Цоэги. Де Гинь, сравнивая египетские иероглифы с китайскими письменами, признал существование начертаний "определительных", т. е. идеограмм без всякого звукового значения; они применялись в конце слов, чтобы "определить" общий смысл выражения. Датчанин Цоэга, в противоположность Кирхеру, доказал, что иероглифы чаще всего соответствовали звукам, что следовало изучать их, как простые буквы, вовсе не ожидая встретить в каждом знаке символическое выражение таинственного языка, орудия трансцендентных понятий.

К этому же времени внимание направилось на изучение египетских памятников, рассеянных по Европе. Кайлюс и Винкельман включают в свои собрания древностей египетские обелиски и статуи. Благодаря работам, произведенных in situ Полем Люкасом (1603), Норденом (1741), Пококом (1743) и Нибуром (1788) во время их путешествий на Восток, материал для изучения иероглифических надписей значительно обогатился; но, вследствие непонимания текстов, копии были полны ошибок. Однако красота памятников Египта и тайна их начертаний продолжала оказывать притягательную силу. Когда Бонапарт в 1798 г., повел туда свои полубригады, он присоединил к ним группу ученых, чертежников, рисовальщиков и поручил им измерять, срисовывать, изучать гробницы и храмы. После завоевания Египта Бонапарт, наряду с военными и гражданскими учреждениями, основал Египетский институт. В продолжение трехлетней оккупации Жомар и Вилье с жаром и настойчивостью, которых ничто не могло поколебать, составляли опись археологических богатств страны. Изгнанные в 1808 г. из долины Нила, ученые Египетского института начали печатать это превосходное "Описание Египта", род кадастрового плана древних и современных памятников, которое все еще представляет неиссякаемый рудник сведений.

В то же самое время, в августе 1799 г., один из воинов Бонапарта, капитан саперного батальона Бушар, нашел около Розетты базальтовую плиту, на которой было три надписи: одна - в образных знаках, другая - в линейных, а третья греческими буквами. Греческий текст обнаружил, что речь идет о декрете, изданном египетскими жрецами в честь Птолемея Эпифана в 196 г. до н.э., и что текст, высеченный демотическими иероглифами и греческими буквами, был один и тот же. Значит, в руках была египетская надпись и смысл ее был ясен благодаря греческой, - оставалось по индукции разобраться в двух незнакомых начертаниях. Прежде всего внимание устремилось на демотические начертания: их скорописные знаки, довольно сходные с арабскими, стояли ближе к обычному пониманию письма, чем начертания образные.
С 1802 г. великий французский ориенталист Сильвестр де Саси настаивал на том, что демотические письмена были народным и практическим начертанием, что в нем не крылось "ребуса" и что чисто азбучные (а не идеографические) знаки его соответствуют буквам, т. е. звукам, - теория, правильная лишь наполовину. Распределив знаки по разному их виду, он свел их к азбуке в 25 демотических букв; потом попытался распознать сходные группы знаков, образующих повторявшиеся в тексте слова. Благодаря греческому тексту Саси мог приблизительно обозначить в демотических письменах место царских имен, и ему удалось прочитать "Птолемей, Береника, Александр, Арсиноя". Но такое чтение было слишком механическим способом, чтобы не повлечь за собой ошибок. Так, Саси принял за букву овал, окружающий царские имена, - картуш. Швед Окерблад, указавший на эту ошибку, впал в другую, принимая этот графический элемент за определенный член.

После этого разбора демотического текста прошло 17 лет, пока англичанин д-р Томас Юнг не взялся за иероглифическую часть надписи. Как и де Саси, выделивший демотические слова при помощи греческого текста, д-р Юнг пытался вставить те же слова в иероглифическую надпись. Этим эмпирическим способом удалось разобрать по частям Ptolmis - Птолемей и Birniks - Береника, приписывая знакам значения: Рt...ole ma e osh, Bir e ne ke... Заметим, что в этих именах некоторые знаки остались невыясненными; Юнг счел их "излишними" или необъяснимыми. Это было равносильно признанию несостоятельности чисто механического приема, который не мог привести к правильному чтению всех знаков. Юнг не в состоянии был прочитать остальные царские имена; там, где стояло Evergete и Autocrator, он прочел Cesar и Arsinoe. Как правильно заметил его соотечественник С. Бирх, "Юнг следовал индукции; он со слепым упорством держится за ошибочную гипотезу".

Тогда появляется француз Жан-Франсуа Шампольон (род. в 1791 г.). Заимствуя у Цоэги, де Саси, Окерблада и Юнга "свои первые точные знания", он почти одним взмахом овладевает всеми элементами проблемы. С юности Шампольон страстно увлекался изучением коптского языка; он понял гениальность мысли Кирхера, что коптский язык был лишь видоизмененным египетским, и, следовательно, для восстановления смысла и звукового значения слов нужно было сорвать маску с греческой азбуки. Однако до 1821 г. Шампольон продолжал считать иероглифические письмена символическими, а не азбучными. По всей вероятности, результаты, полученные Юнгом при чтении царских имен, заставили его переменить свой взгляд между 1821 и 1822 гг.

Еще одно открытие надписи на двух языках дало новый толчок в этом направлении. В январе 1822 г. во Франции появилось сообщение об иероглифическом тексте, покрывавшем основание маленького обелиска в Филе; последний, впрочем, уже раньше доставил одну греческую надпись. Шампольон направил все свои усилия на высеченные там иероглифы, окруженные картушем; по этому знаку со времени Цоэга можно было узнавать царские имена. По греческому тексту имена эти были Клеопатра и Птолемей; в них находилось по три общих знака. Шампольон решил, что они должны соответствовать буквам p, t, l, которые повторяются в обеих картушах. Он признал, таким образом, основательность теории Юнга; знаки, которыми писались царские имена, соответствуют азбучным знакам и не имеют никакого символического значения. Но этой мысли, высказанной Юнгом наугад, Шампольон дал научное доказательство. Вместе с Летронном он вспомнил туманный намек Климента Александрийского: "В одном из видов иероглифов, называемом кириологическим, применяются первые буквы азбуки; другой вид - символический". Так как Юнгом и Шампольоном было уже доказано, что царские имена не содержат символических знаков, значит, они относились к кириологическому виду письмен. Шампольон спросил себя, что же это за первые буквы, представленные иероглифами, входящими в имена "Клеопатра" и "Птолемей". Он догадался, что нужно было узнать, какой предмет изображался каждым отдельным знаком. Установив это, он нашел его название по-коптски. Тогда Шампольону стало ясно, что каждый фонетический иероглиф представляет собой звук первой буквы египетского или найденного коптского слова.

Вот как резюмировал Бирх объяснение Шампольона, применившего этот метод к разбору двух царских имен:

1. Первый знак в картине Kleopatrat изображает колено, по-коптски kelle или keli: он должен быть начальным "К" имени и не может встретиться в имени Ptolmis.
2. Второй знак - лежащий лев, по-коптски labou, - есть L и, действительно, в таком значении находится в четвертом ряду имени Птолемея (Юнг приписывал льву значение "ole").
3. Третий знак, тростник, по-коптски ake, обозначает Е (А) "Клеопатры" и стоит удвоенным в 6 и 7 ряду имени Ptolmis, где это удвоение представляет двойную гласную: AI или AIO.
4. Четвертый знак, род узла, соответствует О в "Клеопатре" и, действительно, сохраняет это значение в третьем ряду имени Птолемея (Юнг счел этот знак "излишним").
5. Пятый знак, плетенка, изображающая Р в "Клеопатра", оказывается первой буквой имени Птолемей.
6. Шестой знак, орел, по-коптски ahom, не существует в имени Птолемей, но обозначает А в шестом и девятом ряду имени Клеопатры.
7. Седьмой знак, изображающий руку, по-коптски toot, конечно, Т в слове "Клеопатра", хотя его и нет в Птолемее. Шампольон уже убедился в существовании "омофонов", т. е. разных знаков, читающихся одинаково.
8. Восьмой знак, рот, по-коптски ro; он выполняет роль согласной R.
9. Тут снова встречается орел, А, упомянутый в пункте 6.
10. Наконец, сегмент, второй знак имени Птолемея, и яйцо, которые часто попадаются группами в конце женских имен, Шампольон не отнес к фонетическим знакам слова "Клеопатра". Т, указание на женский род, соответствует члену женского рода по-коптски; яйцо же можно назвать определительным знаком женского рода. Так, за исключением М и S, все знаки были восстановлены в их правильном порядке. Отсюда легко и естественно было признать значение M и S за двумя оставшимися знаками.

Применяя свои принципы, Шампольон сумел прочитать 79 царских имен, причем, в противоположность Юнгу, он мог дать отчет в каждой букве. Благодаря этим именам Шампольон смог составить почти окончательную азбуку фонетических иероглифов.

До сих пор Шампольон брался только за царские имена, и, в частности, за имена греко-римского периода. Упорный предрассудок заставлял его очень долго усматривать причину фонетического начертания имен Птолемеев и цезарей в том, что египетским писцам приходилось переписывать имена иностранного языка, не употреблявшего идеографического начертания. Туземный же язык, по общему мнению, наверное пользовался письменами символическими - теми, которые Климент Александрийский противопоставляет кириологическим. Однако с первого взгляда на памятник Розетты ясно, что вся надпись состоит из точно таких же иероглифов, какими начертаны имена иностранных повелителей Египта.

Продолжая применять свой метод, Шампольон прочитал известное количество слов, соответствующий звук и смысл которых можно было найти на языке коптов. Так, наряду с азбукой, он составил первый иероглифический словарь и Грамматику египетского языка, возрожденного по коптскому. Благодаря своему методу Шампольон стал продвигаться гигантскими шагами по едва намеченному пути. Поле его открытий оказалось бесконечно обширнее, чем он это допускал. Вразрез с его первоначальными воззрениями, фонетические иероглифы оказались не нововведением, обязанным монархам иноземного происхождения, а, наоборот, продолжением системы, бывшей в ходу с древнейших времен. Точно теми же знаками начертано уже в эпоху IV династии "Хуфу", имя Хеопса, строителя Большой пирамиды. И так сделались доступны бесчисленные документы всей египетской древности, начиная с отдаленнейших веков. Отныне памятники всех эпох перестали быть тайной для Шампольона: ключ языка был у него в руках.

Придерживаясь коптского языка, он дошел до обособления текстов, расчленения слов, распознавания грамматических форм, одним словом, до чтения и перевода; коптские словари и лексиконы позволили ему находить значение многих корней. Тут иероглифический язык развернулся во всей своей сложности: иероглифы могут быть и буквами (знаки азбуки), и слогами (знаки силлабические), и сокращенными понятиями (знаки идеографические), наконец, при окончании слова они могут определять его характер (знаки определительные). Так меньше, чем в десять лет, Шампольон сумел охватить всю задачу в целом и решить ее неизвестные. Он доказал внутреннее тождество этих трех начертаний - иероглифического, иератического и демотического. Он разобрался в хаосе образных знаков, выяснив их звуковое и символическое значение и роль определительных. В науке немного найдется примеров столь полной и уверенной системы, построенной почти без колебаний, интуицией гения.